в жизни, но в правильное время и в правильном месте, ты получишь сразу настолько большую выгоду, какую бы не получил и за десять лет вранья. А знаешь, что еще будет? Остальные будут не верить тому, кому ты солгал. Они будут говорить: «Как так? Ведь Альрик известен своим честным словом. Наверное, ты что-то напутал». Понимаешь? Что лучше: лгать каждый день и не получать выгоду или сказать неправду один раз и получить сразу много выгоды?» Я подумал-подумал и решил, что отныне буду говорить только правду. И солгу лишь один раз.

Альрик усмехнулся себе в бороду.

— Ты, Эрлингссон, несмотря на всю свою отвагу, все же мелочь. И я не буду лгать ради мелкой выгоды, ибо и Торкель Мачта тоже мелочь. У меня большие планы, и мне нет смысла обманывать тебя.

— Так ведь, кроме меня, никто не знает о твоем слове, — заметил я.

— Мои люди знают. Знают боги. Знаю я. И этого достаточно. Ты вернешься домой и расскажешь о своем спасении. Об этом узнают люди Сторбаша, их родственники, друзья твоего отца. Разве этого мало?

Я подумал, что ведь правда, не так уж и мало.

— Альрик, мне сказали, что ты умеешь толковать знаки богов.

— Верно. Я сам сумел распутать свою судьбу и найти решение. И так было не раз. Тебе тоже выпал непростой путь?

— Не то слово, — вздохнул я. — На первую жертву отец приготовил для меня раба. Больше никто в Сторбаше не выставлял человека на жертву, но все, кто убил животное, получили руну, а я — нет. Можешь себе представить, какое было ко мне отношение в городе. Поэтому отец отослал меня к дяде матери в рыбацкую деревню. Там я пробыл почти месяц, как на деревню напали. Защищаясь, я сумел убить однорунного и получил благодать Фомрира. Там же я успел убить еще одного однорунного, а потом убежал. Мамиров жрец дал выбрать руны, и я вытащил «смерть» и «сила». Я решил, что смогу получать силу лишь после убийства в смертном бою. Но вторую руну получил, когда убил людей Торе спящими.

Альрик задумался. Мы успели взмахнуть веслами еще три десятка раз, прежде чем он заговорил снова.

— А сколько рун было у спящих?

— По две.

— Ха, вот тебе и ответ. Ты получаешь силу только за смерть сильных. А именно — за тех, кто выше тебя хотя бы на одну руну. Поэтому неважно, как ты их убьешь: в честном бою или подлым ударом. Так что ты можешь выбирать, кем хочешь стать: великим героем или ночным хорьком, что перегрызает глотки спящим.

— Боги определенно дали мне это из-за отца. Ты знаешь историю, как он получил прозвище Кровохлёб?

— Да, слышал. И, возможно, ты прав. Отец моего отца был известен своей осторожностью. Он избегал открытого боя и предпочитал сражаться из-за укреплений. Не вступал в сражение, если не набирал воинов вдвое больше, чем у противника. Всегда носил полный кованый доспех, который выкупил у приезжих торговцев за огромные деньги, отдал целое стадо коров за него. А потом утонул в нем посреди моря. Даже крикнуть не успел.

Я хотел спросить еще о чем-то, но у гребца, что сидел передо мной, случилась какая-то заминка. Он никак не мог вытащить весло из воды. Со смехом Альрик вскочил, закричал на весь корабль:

— Рыбак снова что-то выловил!

Все разом поднялись с мест и разбежались по кораблю. Кто-то схватил копья, двое уже подняли щиты, закрывая людей на борту. Альрик сказал:

— Давай, Эрлингссон, помогай, — и первым навалился на весло, которое никак не хотело выходить из воды.

Я присоединился к нему. Впятером мы давили на длинную рукоять, с трудом преодолевая сопротивление. Копьеносец что-то высмотрел и с размаху вонзил лезвие во что-то невидимое глазу, сразу после этого весло поддалось и вышло из воды. Лучники тут же истыкали лопасть стрелами. Я осторожно выглянул из-за щита. Другой конец весла выглядел так, будто его обмотали розово-серыми тряпками в сто слоев.

— Что это за дрянь? — спросил кто-то позади меня. И я согласился с ним: выглядело оно довольно противно.

Внезапно сверток дернулся, начал разматываться, оставляя студенистые куски плоти в тех местах, где его пригвоздило к дереву, и уходить обратно в море. Оно слой за слоем сползало с весла, неторопливо, размеренно. Лучники больше не стреляли, выжидая команды, но Альрик не хотел причинять этой твари вред. Он ждал, пока она раскрутится до конца и уйдет подобру-поздорову. Когда же последний слой стек, оказалось, что лопасть весла скукожилась и уменьшилась в размере в два раза.

— Все, насмотрелись. По местам! — сказал Альрик. — Кроме Рыбака. На сегодня нам зрелищ уже достаточно.

Бледнокожий парнишка с растерянно-глуповатым лицом сел было около борта, но его тут же со смехом прогнали в середину корабля, подальше от моря.

— Ты уж, Рыбак, не серчай. Мало ли кто позарится на твою лакомую шкурку!

— Это для твоего же блага.

— А что будет, если его целиком в море кинуть?

— Думаю, вылезет праматерь всех морских тварей, бабушка Хунора и Фольси.

Альрик сел на прежнее место и пояснил:

— Халле — неплохой малый, отличный боец, но боги наделили его особенной удачей. Где бы он не залез в воду или, вот как сейчас, не держал весло, всегда выловит какую-нибудь живность, даже если там ее и быть не должно, потому его и прозвали Рыбаком. В бане в него вцепляются пиявки, хотя вроде бы брали чистую воду. В луже хотя бы жалкий головастик да застрянет в его обуви. А уж стоит ему взять удочку, так каких только рыбин он не вытащит!

— А у тебя в хирде все со странностями?

— Странности? — рассмеялся Альрик. — Нет, скорее, с особенностями. Я люблю людей, так или иначе отмеченных богами, у них есть своя удача, а я хочу, чтобы мои походы всегда были удачными.

— Но ведь Торе Длинный Волос сумел взять ту работу, что ты хотел для себя.

— И это очень хорошо. В моей жизни нет неудач. Даже если кажется, что тебе не повезло, значит, боги прикрывают этой неудачей твой счастливый случай.

— Как это?

— Ну, подумай сам. Если бы Торкель сказал мне открыто, для чего его нужен мой корабль, я бы ему отказал, тогда он попытался бы меня убить. Не знаю, получилось бы у него или нет, но целым бы из боя с ним я не вышел. Так что удача это или неудача?

— Наверное, удача, — неуверенно сказал я.

— Если бы отец оставил тебя в Сторбаше, а не